Когда я не нашла Вольфа у дома на дереве, угадать, где он мог бы быть в такой жаркий день, как сегодня, не составило труда. Сверху, под прикрытием деревьев, я смотрю, как он плавает, его обнажённый торс блестит на солнце. Слишком яркие воспоминания о прикосновениях к его коже, его тепло и запах – это всё, что мне надо, когда мы рядом.

Я не знаю, чего я жду. Я пришла, чтобы поговорить с ним, но я не знаю, что ему сказать.

Наконец, когда он лежит на солнце на берегу реки, я собираю волю в кулак, чтобы пойти к нему и уже там сказать то, что придёт в голову.

Я не уверена даже, захочет ли он меня видеть после того, как я прогнала его месяц назад и пробила в стене дыру, чтобы отпугнуть его.

– Эй, – окликаю я его, подойдя достаточно близко, чтобы меня было слышно за гулом потока.

– Сама ты эй.

Плотные пряди мокрых волос обрамляют его лицо, делая его ещё более прекрасным, чем обычно. Сначала я не могу подобрать слова, поэтому я сажусь рядом с ним и смотрю на воду.

– Пришла поплавать?

– Нет, но сейчас, когда я уже тут, это звучит привлекательно.

– Я по тебе скучал.

Я смотрю на него, подозревая, что он шутит, но он говорит серьёзно.

– Папа вернулся, – говорю я.

– Я знаю.

– Это было ужасно.

– Ты в порядке?

– Да, – говорю я, и это правда. Мне становится лучше.

– Что с мамой?

– Думаю, что она правильно поступила, уехав от нас. Это похоже на безумие, что ли. С какой-то точки зрения это – верный шаг.

Я рассказываю ему о родителях, о том, какие они разные, о конце папиной карьеры, о решении мамы уехать, пока не поздно. Раскрыв все карты, я чувствую, что в этом нет ничего постыдного. Просто такова жизнь. Неприятности случаются, а ты из них выпутываешься.

Вольф, сидящий рядом, молчит, он из тех людей, которые слушают всем своим существом. Ему не надо издавать звуки, которые делают другие, чтобы показать, что они слушают, потому что и так ясно, что всё его внимание сосредоточено на мне.

Это его качество, как и все остальные, убеждает меня в том, что он один из тех редчайших людей, которых я когда-либо встречала, из тех экзотических, вымирающих видов.

– Так твой папа смирился с тем, что твоя мама уехала, чтобы спасти всех?

Я усмехаюсь.

– Насколько маме сейчас хорошо, настолько папе – плохо.

Какое-то время мы оба молчим. Ястреб парит над нами и приземляется на ветку дерева поблизости, а мы смотрим, как он останавливается на пару мгновений, потом вновь взлетая и улетая за реку.

– Слушай, – начинаю я. – Мне жаль, что так вышло во время эвакуации.

– В меня тогда впервые в жизни стреляли.

– Я не стреляла в тебя. Я стреляла в стену. Чтобы отпугнуть тебя.

– Зачем?

Потом я рассказываю ему о том, что произошло между Иззи и Кивой, что она ни в коем случае не могла сесть в ним в автобус и уехать.

Вольф слушает, а его молчание так ощутимо, будто кто-то третий сидит рядом с нами. В итоге он произносит:

– Вот бы ты сказала мне это раньше. Этот проклятый идиот…

– Не говори ничего, пожалуйста. Она просто хочет идти дальше, и мне это кажется единственным выходом. Ладно?

Пару мгновений он молчит, а потом кивает.

– В любом случае, хотя папа съехал с катушек из-за маминого ухода, он разрешил нам ходить в школу в городе, и всё стало немного налаживаться с началом учебного года. Он ремонтирует дом, а мы весь день проводим вне дома.

– Как тебе школа?

– Я думаю, что тебя там не хватает.

Он странно на меня смотрит, будто бы не понимает, серьёзно ли я говорю или шучу.

– Думаю, нашу школу ты даже не рассматривала? – спрашивает он.

Я смеюсь.

– Не в этой жизни. Но она хорошая. Иззи всегда мечтала о нормальном институте, так что её мечта сбывается, а я просто рада быть подальше от дома.

– У Иззи тоже всё в порядке?

Я призадумалась. Мы никогда не общались с Иззи так тесно, но за последнее время отношения между нами потеплели. Она со мной разговаривает. Спрашивает и просит совета. Будто бы, раз мамы нет рядом, я – тот единственный человек, которому она может доверять.

– Да, в порядке. Не то, чтобы она такая же бесстрашная, как раньше, но институт пошёл ей на пользу. Она с удовольствием уезжает из дома, от папы и проводит весь день с обычными ребятами.

Я знаю, что он думает о том, что произошло в сарае и как сильно это могло её потрясти, но он больше ничего не говорит по этому поводу, и я ему благодарна. Свой рассказ я заканчиваю тем, как я могла бы защитить её, и размышляю обо всём том, что пошло не так.

Я думаю, что, в конце концов, мы поняли, что способны пережить всё, что бы на нас ни обрушилось, по-другому. Без папиной помощи.

– Хочешь поплавать? – спрашивает Вольф, и я вижу, как он потягивается и встаёт.

– Конечно, – говорю я, осознавая только теперь, что я не взяла купальник. На нём только пара чёрных боксеров.

Я снова пытаюсь представить, что бы сказал папа обо всём происходящем, и в минуту высочайшего откровения я понимаю, что это ничего не меняет. Для меня это никогда больше не будет ничего значить. Он не тот, перед кем я должна ещё когда-то отчитываться. После того, что случилось этим летом, я ни перед кем не отвечаю, кроме себя. Он может вышвырнуть меня пинком из дома, если захочет.

Я всё равно найду способ выжить.

Я тоже встаю, и, не думая о том, что делаю, снимаю джинсы, майку и остаюсь только в трусиках. На мгновение я ловлю взгляд Вольфа, который не могу расшифровать. Что там? Может, любопытство?

Неважно.

Я иду к воде и, не привыкая к температуре воды, не колеблясь, я просто иду, пока не оказываюсь по колено в воде, а потом ныряю. От воды, как от электрошока, от её ледяного холода, от непередаваемого чувства облегчения перехватывает дыхание. Я ныряю с головой и рывком выплываю на поверхность, жадно ловя воздух.

Когда я оборачиваюсь, Вольф стоит прямо за мной, уже промокший, он улыбается и смеётся.

– Если ты побудешь тут всего минуту, то привыкнешь к холоду, – советует он.

Я снова ныряю, а когда я поднимаюсь за глотком воздуха, он стоит чуть ближе, на расстоянии вытянутой руки.

Воздух за последние полчаса усилился, и небо над нами, которое было пепельно-серым от дыма пожаров, посветлело, стало кристально-голубым, впервые за последнее время.

Я тянусь и беру Вольфа за руку. Я не знаю, о чём я думала, когда делала это, но, когда мы соприкасаемся, я знаю. Я притягиваю его ближе, пока он не оказывается прямо передо мной, кожа наших мокрых холодных тел соприкасается. И я целую его.

Это лучшее, что я когда-либо испытывала. Мне в голову приходит мысль, что вкус еды раскрывается гораздо ярче, когда ты действительно неподдельно голодный. Может быть, между нами происходит что-то подобное.

Я действительно и неподдельно истосковалась по этому.

Его руки скользят по моей талии, и я исчезаю во вкусе его губ, его прикосновении к моей коже. Я обёрнута в объятия единственного в мире человека, которому я могу полностью доверять.

Я чуть-чуть отстраняюсь, чтобы перевести дыхание, и ловлю его настороженный взгляд.

– Ты всё ещё в порядке? – спрашивает он.

– Я больше, чем в порядке.

Холодное прикосновение потока стало теперь нежным, желанным, хотя от него немеют пальцы. Мне так много хочется сказать, но ни одна мысль не приходит в голову. Остаётся только надеяться, что моё молчание говорит о многом.

– Я скучал по тебе, – говорит он.

– Да?

– Да.

– Я тоже скучала по тебе, – говорю я. – Я кое-что поняла, пока пыталась держаться подальше.

– Что ты не можешь жить без меня?

Я улыбаюсь.

– Я поняла, как сильно мне нравится быть рядом с тобой.

Он снова целует меня, на этот раз медленно, растягивая каждое мгновение. Где-то в вышине кричит ястреб. Нещадно палящее солнце согревает наши обнажённые тела, а мы в этот момент самые счастливые создания в этом лесу. Мы часть каждого живого организма, что нас окружают, и мы сами целый мир внутри нас.